Главная   >   Литературная келья > Оглавление

СКАЗКИ

Жил на столе сухарь. Он был таким окаменелым, что его не могли съесть ни взрослые, ни дети, ни даже мыши.

Когда-то он был просто засохшим куском хлеба, и была еще надежда, что его кто-нибудь съест. Но он так старательно избегал этого, что никогда никому не дал ни крупицы своего хлебного существа. Иногда он терялся среди других кусков, чтобы те первыми стали кому-нибудь пищей. Иногда принимал такой непривлекательный вид, что рука, тянувшаяся к нему, вдруг меняла направление и брала другой кусок. Иногда же, будучи уже у кого-нибудь в руке, он каким-то незаметным образом так напрягался, что его невкусность становилась очевидной, и рука, недолго покрутив сухарь или постучав им по столу, водворяла его на место.

Сухарь таким образом долго оставался нетронутым и в конце концов совсем окаменел. Он очень гордился своей недоступностью и после того, как стал недоступен даже очень крепким зубам, провозгласил себя совершенно независимым.

Сухарь долго лежал на столе и насмехался над другими хлебами, которые появлялись в хлебнице.

– Эй, каравай – кого хочешь выбирай… Тебя сегодня же и выберут! Корку твою подгоревшую срежут и в мусор выкинут, а тебя… на кусочки, на кусочки и… ам! И нет тебя.

– А ты, батон, что надулся? Думаешь, ты тут надолго? Зря место занимаешь! Завтра утром намажут на тебя масло – ты ведь с виду только такой привлекательный, а без масла-то тебя и в рот не вломишь, – а уж как намажут, так и-и… поминай, как звали!

Другие хлебы ничего не отвечали на выпады сухаря. Они действительно понимали, что их рано или поздно должны съесть, но ведь в этом и есть их предназначение. А уж рано или поздно – в этом нет никакой разницы.

Иногда, впрочем, попадались экземпляры с характером, тогда на столе разгорался скандал.

– Ну, рогалик, ты и рогалик! Какой рогатый тебя придумал! Это ж курам на смех!.. И всем честным хлебам тоже, – начинал сухарь.

– Не тебе говорить, сухарь замшелый! Ты-то даже и курам не нужен! – огрызался рогалик.

– Это я не нужен?! Я нужен всем! Но я – свободный сухарь! И я сам знаю, кто мне нужен и кто не нужен.

– Ты не нужен никому! Тебя даже страшно взять в руки.

– Почему это страшно? – с чувством собственного достоинства возражал сухарь. – Я и с виду хорош, и изнутри. И постоять за себя умею!

Все хлебные существа вскоре поняли, что любые разговоры с сухарем бесполезны, и прекратили с ним какое бы то ни было общение.

Сухарь почувствовал, что его стали избегать, но не изменил своего отношения к другим, утешаясь мелкими уколами:

– Эх вы, крошки хлебные, вы-то что тут мельтешите? Сейчас же после обеда все в мусор полетите!..

Однажды на столе появилась булочка. Она была нежная и румяная, с круглыми мягкими боками, посыпана сверху сахарной пудрой. Булочка понравилась сухарю, и он стал дружить с ней.

Сухарь никогда никому не сделал ничего хорошего, не сказал ни одного ласкового слова, поэтому ему трудно давалась дружба с булочкой. Иногда он начинал говорить ей о том, какие все вокруг глупые и несуразные, что только он один правильно понимает хлебную жизнь. Булочка на это улыбалась и не принимала всерьез слов сухаря. Тогда сухарь начинал раздражаться и говорил ей какие-нибудь насмешливые слова:

– Толстушка ты… наша, – он хотел бы сказать: «моя», но у него не поворачивался язык, – все тебе кажутся добрыми и красивыми. Да, конечно, все красивые, пока их чьи-то ловкие зубки не коснутся…

Булочка прощала ему все, только иногда хотела бы услышать ласковое слово, но, так и не дождавшись его, тихо грустила. Она нравилась сухарю все больше и больше, и как-то он захотел обнять ее. Однако то, что так часто представлялось ему в мыслях, оказалось нелегко исполнить. Он хотел обнять ее, но… только оцарапал. Ведь он был таким черствым и угловатым.

– Ты совсем не любишь меня, – по-настоящему обиделась мягкая булочка. – Ты любишь одного себя и свою недоступность…

На счастье булочки, наступил полдник, и детские ручки быстро разобрали все до одного кусочка ее мягкого румяного естества.

Сухарь остался один. Ему было жаль булочки. Жалко ему стало и себя. Ему стало так горько от своей черствости и ненужности, что захотелось заплакать. Но и это у него не получилось. Слез не было в его сердце, ведь оно было совсем сухое и окаменелое.

Сухарь стал завидовать пышным батонам и сладким плюшкам. Он утверждал, что их выпекают в горячей печке, что тесто, из которого они сделаны, подходит в тепле, что именно поэтому они получаются мягкими и вкусными, всем нужными… Он же, бедный несчастный сухарь, ничего такого не получил и потому был таким сухарем. А как сухарю стать мягким хлебом?..

Он завидовал не только мягкому хлебу, но даже коркам и мелким крошкам, которых сразу склевывали куры или налетевшие птицы. Сухарь страдал и от своей черствости, и от своей ненужности. Он мучился и от зависти, которая была у него постоянно ко всем хлебным обитателям обеденного стола. И когда он окончательно устал от себя и своих переживаний, решил во что бы то ни стало хоть кому-нибудь стать полезным.

В это время случилась большая уборка к празднику. Выметали все ненужное, мыли все углы. Выкинули вместе с другими старыми корками и сухарь. Он обрадовался, решил, что теперь-то уж никак не останется ненужным. Но… Подошли цыплята, попробовали поклевать сухарь и поняли, что это не по силам их неокрепшим клювикам. Поиграл сухарем щенок, да только сухарь – это не кость, долго им не поиграешь, не увлекательно. Подходили ночью и мыши попробовать свои силы. Одна попыталась укусить сухарь, но сломала зуб и убежала. Другая походила вокруг, понюхала, решила, что это камень, и пошла грызть душистый обмылок, который валялся неподалеку.

Утром взошло солнце, и сухарь понял, что ему никогда не перестать быть сухарем. Солнечные лучи только усилят его черствость. Хотя куда уж далее-то…

Начав было опять переживать, сухарь вдруг решил: будь что будет! солнце, так солнце… умирать так умирать!..

Великолепное утро будило всю природу. Пушистый котенок, напившись дома молока, выбежал во двор и случайно окропил сухарь. Тот настолько не ожидал этого, что не успел ни сжать до предела свои поры, ни спрятаться под листом лопуха. Он впитал влагу и, что для него было совсем необычно, начал умягчаться. Оказывается, он даже не представлял, как это хорошо. Как это приятно!.. И нет никакой разницы, что явилось причиной этому умягчению…

Вскоре пошел теплый дождик и окончательно размягчил сухарь.

Сухарь блаженно лежал под потоками приятной живительной влаги, впитывал ее и становился все мягче и мягче. Когда он уже более не мог впитывать, влага текла через него – будто лил он слезы за свою черствую, никчемную жизнь. И от этого бывшему сухарю становилось все легче и легче.

Сухарь лежал после дождя, мягкий и напитанный, под лучами ласкового солнца. Пребывая в этом незнакомом ему состоянии, он совсем забыл себя и свои старые переживания. Он так забылся, что даже не заметил, как приблизился к нему старый козел с пожелтевшими клочками свалявшейся шерсти. Сухарь очень пожалел, что так размяк, что ему некуда деваться и что сейчас он достанется рогатому козлу. Но быстро одернул себя: зачем жалеть, уж если хотел быть кому-то нужным и полезным, значит, нечего выбирать!

И как только сухарь смирился со своей участью, послышался голос бабки-соседки:

– Где тебя носит, старый хрыч!.. А ну пошел домой!

И, убегая от ударов злой хворостины, козел, не достигнув куска хлеба, засеменил к дому.

Сухарю стало легко и радостно, как никогда в жизни...