Главная   >   Литературная келья  >  Оглавление

СКАЗКИ

Жил на свете сверчок. Единственное, что он любил, – это играть на скрипке. У него была маленькая такая ореховая скрипка, которая висела над его кроватью. Время от времени он брал ее в руки, начинал что-то наигрывать, но быстро прекращал и откладывал ее. Глядя на сверчка, трудно было предположить, что он любил играть на скрипке. Этого не мог сказать и он сам, поскольку считал себя совсем неспособным. Но что он действительно любил, так это музыку – особенно ту, которая неведомым образом порой начинала звучать в его душе.

Когда он был маленьким, его, как и всех сверчков, начали учить скрипичной премудрости. Но в отличие от других сверчков он никогда не мог повторить того, что от него требовали. Это сначала удивляло преподавателей, ведь все сверчки от природы предназначены к игре на скрипке. Потом это стало раздражать их. Юный сверчок иногда пытался изобразить что-то свое, но из-за неумения играть у него совсем ничего не получалось, и он сам сильно смущался. Преподаватели же сочли это издевательством над ними и отказались от занятий.

Так остался сверчок неучем, повесил свою скрипку над кроватью и стал заниматься домашними делами. Ведь и хозяйство в доме кому-то надо вести, не всем же на скрипках играть.

Он колол дрова и топил печку, носил воду и разгребал перед домом снег. Это устраивало всех, потому что все домочадцы были заняты своими серьезными делами. Отец сам играл на скрипке и приходил домой усталый. Мать сновала по магазинам, ателье и парикмахерским, обеспечивая семью пропитанием и всем необходимым. Бабушка сидела дома, но тоже не теряла активности. Она с неувядающим интересом обсуждала по телефону все музыкальные новости. Подругам-пенсионеркам тоже интересно знать, где какие прошли концерты, кто как сыграл и кто что об этом думает. Сестра ходила в школу и обучалась музыке. Пока у нее получалось...

Сверчок носил дрова и топил печку, потому что играть на скрипке, сидя за этой печкой, он не умел. Иногда он грустил по этому поводу, но большей частью довольствовался тем, что музыка звучала внутри него. Это случалось в краткие минуты свободы – свободы не только от дел, но и от всех попечений, которые постоянно заполняли его сознание. В такие минуты музыка звучала в его душе так настойчиво, что он в порыве самозабвенной и брал свою маленькую ореховую скрипку и начинал играть. Первые аккорды были точны и красивы, скрипка исторгала музыку, звучащую в душе сверчка.

– Получается, – говорила неожиданно появившаяся откуда-то бабушка. – Как красиво у тебя получается!..

И сразу же, как доходила до сверчка эта мысль: получается – скрипка начинала жутко фальшивить. Смычок нервно дергался, касаясь струн невпопад, скрипка издавала отдельные, никак не связанные звуки. Музыка уже не звучала и в душе сверчка. Она умерла... Ах, эта бабушка! Эта вечно снующая бабушка!.. Это она загубила музыку.

– Так хорошо у тебя получалось! – вещала не ведавшая своей роковой роли бабушка. – Если бы ты так всегда играл, то непременно стал бы знаменитостью.

Сверчку не хотелось печалиться об убитой музыке, ведь этим ее не вернешь, как не хотелось сердиться на бабушку, потому что этим тоже ничего не изменишь. Вслед за ней он начинал думать о том, какой знаменитостью он мог бы быть. Его воображение рисовало картины виртуозной игры на скрипке, рукоплесканий переполненных залов, поездок по всему миру... Но какое отношение все это имеет к музыке? Настоящей музыке?! Сверчку большими усилиями удавалось вернуть себя к действительности. Возрождалась и злость на бабушку. Ругая и обвиняя ее в своей неудаче, он вешал скрипку на свое место и возвращался к своим делам.

День сверчка проходил довольно однообразно. С утра нужно было расчистить от снега дорожки, принести воды, затопить печь. Иногда, если ночью не было сильного снегопада, сверчок исполнял все быстро и тем самым легко освобождался от всех забот. Все домашние по очереди исчезали из дома. Если и бабушка уходила навестить какую-нибудь больную приятельницу, то предстояло сладостное одиночество. Сверчок ждал момента, когда последний раз хлопнет входная дверь и в доме все утихнет. Он ждал этого момента не ради покоя, он надеялся, что в его душе зазвучит музыка. Сверчок будет слушать ее и наслаждаться. Может быть, сегодня он даже сыграет ее на скрипке... Нет, об этом он старался не думать. Ведь если думать о том, как нужно играть, то сразу лезут мысли и о том, как это будут слушать... И тогда опять в голове – мировая слава, аплодисменты, автографы... а в душе – пустота.

– Завтрак на столе, – мимоходом замечала мать, нанося перед зеркалом последние штрихи на свое лицо.

Вскоре слышались удалявшиеся шаги и стук входной двери. В доме воцарялась тишина.

Сверчок был убежден, что для музыки необходима тишина. Только в полной тишине может родиться настоящий, не фальшивый звук. И вот – долгожданная тишина!.. Завтрак на столе, – раздавалось в голове эхо материнских слов. Надо бы позавтракать... Да что-то не хочется... Мысли сверчка начинали путаться: желание услышать музыку сменялось желанием позавтракать. Он пытался отогнать мысли о том, что же на столе и не поесть ли все же для начала, но у него это плохо получалось. После недолгой борьбы он понимал, что никакой музыки ему не дождаться. Вся голова была занята только едой.

Он шел на кухню, завтракал с аппетитом – ну вот, а казалось, не хотел, – убеждал он себя в правильности своих действий. Мыл посуду, оставшуюся после всех, и возвращался за печку.

Ему было тепло и уютно. На душе, как и в доме, была тишина. Но сверчок чувствовал, что это не та тишина, среди которой могла зародиться музыка. А что поделать? Сегодня ему удалось не думать о мировой славе и успехе, но ему не удалось прогнать мысль о бутерброде. Желудок победил.

Сверчок думал о том, что как-нибудь в другой раз он будет более осмотрительным и воздержится от пагубных шагов. Тогда, может быть, он услышит музыку и... Сверчок мог задремать от тишины и покоя, и его не беспокоила не только музыка, но и мысли о ней.

Днем возвращалась из школы сестра. Она обедала, доставала свою скрипку и садилась за пюпитр. Открывала ноты, настраивала скрипку. Скоро ей предстояло сдавать выпускные экзамены, и она не теряла ни минуты. Ровно через два часа однообразных и скучных пиликаний, от которых, казалось, сам воздух в доме становился скучным, она откладывала скрипку и делала перерыв.

– Ничего не хочу! – вздыхала она. – Ничего!.. Все беспросветно и тоскливо... Уж если ты родился сверчком, то, хоть убейся, ничего в своей жизни, кроме скрипки, тебе не суждено увидеть. Даже если повезет и возьмут в оркестр, даже если поедешь на гастроли – все равно везде одно и то же: утром – репетиция, вечером – концерт... И так каждый день! Так всю жизнь!.. Уехать бы, что ли, куда...

Она жаловалась сама себе и не ждала поддержки от брата. Сверчок же был в чем-то согласен с сестрой. Действительно, лучше совсем не играть, чем так мучиться. Лучше все бросить и быть независимым от этой капризной скрипки, чем изнывать от каторги бесконечных зазубриваний. Он был бы согласен полностью, если бы сам мог быть независимым. Но он постоянно думал о скрипке, думал о музыке, болел ею. Он переживал от бесплодности своих потуг услышать музыку и сыграть ее во всеуслышание.

Сверчок не замечал, как ему передавалось настроение сестры. В такие минуты он был уверен, что ему никогда не услышать в себе настоящей музыки. Все в жизни было серым, бессмысленным, безрадостным. А какой смысл заниматься делом, которое не несет радости? Никакого! И он бросал все.

Сверчок вновь решал бросить все: скрипку, желание хоть раз сыграть на ней настоящую музыку, бросить саму музыку. Но как бросить ее, эту самую музыку? Разве мы выбираем ее? Это она выбирает нас и, если хочет, звучит, а если не хочет, то не звучит, что бы мы ни делали. Впрочем, может быть, что-то в наших силах сделать, – думал сверчок, – чтобы она зазвучала?

Внутри сверчка будто что-то срабатывало. Он быстро вставал, одевался и выходил во двор. Там он начинал орудовать лопатой или колоть дрова. Все свое недовольство он вкладывал в работу. И чем дольше он работал, тем меньше оставалось места тоске и унынию.

Вымотанный телом, но приободрившийся духом, сверчок возвращался в дом. Во всем теле была усталость, а на душе – покой. Сверчок знал, что такое умиротворение – предвестие музыки. Но он сознательно не впускал ее. Зазвучавшая в душе музыка потребует выхода, сверчку захочется взять скрипку, свою маленькую ореховую скрипку... Да только разве сыграть ему сейчас что-либо? Пальцы дрожат от напряжения, в руках усталость... И семья вся уже дома, скоро будет вечерний чай... Только пищу для разговоров давать... Лучше сдержаться... И музыка не входила в душу сверчка.

За чаем разговаривали все, причем, как правило, все одновременно. Бабушка пересказывала новости музыкальной жизни и различные мнения о ней. Мать делилась трудностями своих дневных походов. Сестра, вздыхая, мечтала уехать куда-нибудь. Отец выплескивал переживания прошедшего дня.

– Этот дирижер – абсолютная бездарность! – возмущался он. – Держать в первых скрипках эту... эту...

Отец жил исключительно заботами оркестра, в котором играл, отдавая ему все силы. Поэтому для семьи уже ничего не оставалось и в доме его все раздражало. В оркестре его все раздражало еще больше, но там ему приходилось сдерживаться. Там он слыл интеллигентным, уравновешенным сверчком.

– Так дешево попасться на этот томный взгляд, на это жеманство! – Отец распалялся все больше, ему было необходимо поделиться своей главной обидой: он никак не мог стать первой скрипкой. – Нужно же по талантам партии давать, а не по... гм!.. личным отношениям!..

Отцу все сочувствовали. Но эта тема и все отношения в оркестре были настолько известны, что его слова уже не трогали сердца домочадцев. Это распаляло его еще сильнее, и он переходил на них.

– А ты, бездельник, о чем думаешь? – доходила очередь до сверчка. – Сколько можно сидеть на шее?!

Бабушка начинала защищать сверчка. Она говорила, что он сегодня брал скрипку, и у него получилось красиво сыграть.

От этих возражений отец злился еще сильнее и ругался еще громче:

– Ему не скрипку мучить надо!.. Его же выгнали из школы. Куда его без аттестата возьмут!.. Ему о нормальной работе надо подумать...

После упреков отца внутри у сверчка все кипело. Конечно, отец имеет право говорить все, что он хочет, независимо от того, правда это или нет. Хотя в чем неправда? Ведь внешне все выглядит так... Но он же не сидит на шее: он трудится, работает целыми днями не покладая рук... Сверчок сердился и на бабушку, что та лукавила, защищая сверчка: ничего у него как всегда не получилось; и еще оттого, что была свидетелем его очередной неудачи. А зачем же о чужих неудачах говорить вслух?

Все расходились по своим углам, ни у кого, кроме сверчка, никаких претензий друг ко другу не было. Это называлось: просто поговорили. Сверчок же злился, перечил мысленно отцу, оговаривал бабушку, оправдывал себя и с еще большей силой гневался на своих ближних. Он винил их в том, что из-за них опять не будет в его душе музыки. А ведь она подступала, перед чаепитием она была так близка! Но разве сейчас ее вернуть? В таком состоянии в его душе никогда не возникало музыки.

Ему было очень тяжело от злобы, которая продолжала кипеть в нем, от тяжелых мыслей, что ему никогда не услышать в себе настоящей музыки. Он долго не мог уснуть, иногда лишь утешаясь тем, что завтра все это злобное, что металось между ними весь вечер, уйдет, улетучится, все разойдутся по своим делам, и он, может быть, останется один. О музыке он старался не думать, чтобы не начать расстраиваться.

На следующий день сверчок вновь носил дрова и топил печь. Ведь сидеть у печки и топить ее он мог, а играть на скрипке не умел.

Затопив печку, он шел на колодец. Домой воду сверчок приносил за один раз, а для бани приходилось потрудиться подольше. Он крутил вороток, мчался, насколько мог под грузом полных ведер, к бане и вспоминал деда.

– Каждый сверчок, – любил говаривать дед, – должен иметь свое достоинство! Хоть некоторые говорят, что сверчок – существо маленькое и незначительное и потому должен знать свой шесток. Но так думают только слабаки и неудачники. Да, сверчок – существо маленькое и, может быть, даже не очень видное, но зато какое громогласное. Ведь его слышат все!

Дед работал директором музыкальной школы, руководил обучением подрастающих сверчков. Если бы он был жив, то уж обязательно сделал из внука настоящего скрипача. А сейчас сверчку приходится носить воду, сгибаясь от тяжести. Да по вечерам ругань отца выслушивать... Обида от вечерних разговоров все еще давала о себе знать.

– Каждый сверчок – скрипач от природы, – утверждал дед, – великий скрипач! Кто не достигает вершин музыкального искусства, тот просто лентяй и недоучка. Сверчок может научиться всему! В этом его основное достоинство!

Дед любил рассказывать, как он добился всего сам. Во времена его молодости не было музыкальных школ. Он сам научился играть на скрипке, сам сочинил несколько мелодий, был организатором школы и ее бессменным директором.

Сверчку хотелось брать пример со своего выдающегося деда. Он все больше и больше убеждал себя в том, что должен сам заставить звучать скрипку. Он должен преодолеть свою нерешительность, должен доказать всем, что он не неудачник, что он настоящий сверчок и настоящий скрипач.

Сверчок твердой походкой подходил к скрипке, снимал ее со стены, настраивал. Он уверенным движением взмахивал смычком и касался струн. С такой решительностью он мог исполнить всю вещь до конца. Как у него это получалось, он сам не понимал. Что получилось? Он не понимал еще больше.

– Великолепно! – нахваливала его изумленная бабушка. – Дедушка очень бы обрадовался за тебя!

Почему она вдруг вспомнила деда?..

– Что с тобой? – фыркала сестра. – Ты же не любишь играть на скрипке!..

– Наконец-то, – говорила далекая от музыки мать, – прорезался… Иди поешь, будет больше сил играть.

Сверчок ходил довольный собой. Он смотрел на всех свысока, говорил не терпящим возражения тоном, переставал заниматься домашними делами. Даже отец, который шел по стопам деда, но так и не мог достичь желаемого, даже он не ругал в эти дни сверчка. Он как-то сторонился всех и, наскоро поужинав, молча утыкался в газету.

Но музыка не звучала в душе сверчка. Он это неожиданно понимал после недолгого упоения своим успехом. Вся его уверенная игра не была музыкой. Это были, конечно, какие-то мелодии, но шли они как бы не из глубины души, и потому их нельзя было назвать музыкой. Сверчок вдруг осознавал, что эти жесткие мелодии вообще чужды его природе и навеяны откуда-то со стороны. Они идут из других источников и направлены на то, чтобы подавить настоящую музыку. Сверчку становилось страшно. Как легко впасть в такой самообман и черное принимать за белое! Можно всю жизнь считать, что исполняешь музыку, а на самом деле быть первым ее губителем.

Сверчок чувствовал себя виноватым перед всеми, ведь таким образом он вводил их в заблуждение, невольно обманывал. Он начинал усердно хлопотать по дому, делать дополнительные дела, давно ждавшие своего часа. Так он старался искупить свою вину. А скрипку он оставлял, оставлял навсегда, и музыка не звучала в его душе.

Она не звучала много дней, и потому, когда зашел к нему дружок, сверчок обрадовался. Ведь его приход уже не мог помешать музыке.

– Ну что, все суетишься? – изрек нежданный гость, глядя на хлопочущего сверчка. – Все суета сует… – разве не знаешь? Весь вопрос в том, ради чего суетиться!.. А ты, кроме печки, так ничего в своей жизни и не увидишь.

Он, как обычно, начинал рассказывать о своих затейливых делах. О том, где что и по какой цене он покупает и по какой цене что где продает. Раньше сверчку казалось непонятным, как об этом с таким интересом можно рассказывать, и еще более непонятным, как этим можно жить. Но теперь он слушал с нескрываемым любопытством.

Дружок был приятелем сверчка по школе. Он, хотя и получил в свое время аттестат, тоже оставил скрипку. Изредка он заходил к сверчку, и если раньше сверчок ждал его прихода с нетерпением, то в последнее время какой-то особой дружбы между ними уже не было. Глаза дружка горели, когда он рассказывал о своих делах и доходах. Глаза же сверчка были потухшими или обращенными куда-то вглубь себя.

«Конечно, – размышлял сверчок, обдумывая очередное предложение дружка заняться серьезными делами, – нет ничего выше музыки... Но ведь она не звучит. И когда она зазвучит?.. Если вообще зазвучит когда-либо. А если и услышишь ее, как сыграть такую музыку простым деревянным инструментом?!»

– Деньги – это все! – рассуждал дружок. – С деньгами ты – сверчок, а без денег ты – козявка, которую кто угодно может раздавить... Все, что ни делается в этом мире, все ради денег. Взять, например, музыку. Стали бы сверчки «пилить» день и ночь на скрипке, если бы это им никак не оплачивалось?..

Сверчок хотел возразить, что он всегда играет бескорыстно. Да разве это игра, – был бы ответ дружка... Сверчка истомило ожидание музыки, извели семейные отношения, которых он старался касаться поменьше, но от которых не мог совсем остаться в стороне. Ему надоело, наконец, хозяйство. Хотя он убеждал себя, что занимается им не по принуждению, а потому что не способен к музыке. Но если не способен, зачем тогда думать о ней, мучиться?..

Сверчку казалось заманчивым начать новую жизнь, приносить в дом деньги. Он пошел с дружком и окунулся во все хитросплетения делового мира. После первых доходов глаза у сверчка загорелись тем же блеском, что и у дружка.

Домашними делами сверчок больше не занимался. Он нанял домработницу, а своим домашним, которых теперь видел крайне редко, хотел сделать дорогие подарки. Хотел, было, хотел, да так и не собрался.

Делать деньги – не печку топить. Сверчок стал нервным, огрызался по каждому пустяку и кричал громче отца. Когда он появлялся дома, все ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Только мать как всегда невозмутимо говорила:

– Поел бы, а то вон как исхудал.

Сверчок не только исхудал, он полностью переменился внутренне. Все разговоры он переводил на деньги, интересовался только сделками и тем, что в результате этих сделок можно было получить. Сверчки исчезли из его сознания, остались одни их доходы.

Деловому сверчку было теперь не до музыки. Он уже не ждал ее рождения и даже не вспоминал о ней. Вот только на дискотеках, где громко кричали разные инструменты, сверчку сначала вспоминалась его нежная скрипка и возникало легкое сожаление об отсутствии музыки. Но вскоре оно исчезло, подавленное другими ритмами, и перестало беспокоить сверчка совсем.

Однажды на дискотеке сверчок встретил свою подругу.

С некоторых пор у него стало появляться много разных сверчливых подружек – он был завидный жених, состоятельный, но своей до сих пор не было. Чем же отличается своя от не своих? Своя – это такая... такая... которую узнаешь из тысячи. Ну такая, которую полюбишь всем своим сверчащим сердцем.

И подруга отвечала ему взаимностью.

Сверчка переполняли возвышенные чувства, и он летал, как на крыльях. Он даже часто напевал вслух, чего раньше с ним никогда не случалось. Дела, правда, у него резко пошатнулись, поскольку деловым встречам он мог предпочесть свидание с подругой. Но душа его пела, а глаза загорелись совсем другим огнем.

У сверчка появлялось неодолимое желание взять скрипку и сыграть что-нибудь. Он снимал ее, крутил, щипал струны. Но что играть? Все его мысли были только о ней, о подруге. Он откладывал скрипку и смотрел на часы: скоро ли свидание?

Горячая волна чувств разливалась в душе сверчка при одном воспоминании о ней. А уж когда они встречались, он окончательно терял голову...

Лирические мелодии звучали в душе сверчка, но, признаться, они были так далеки от настоящей музыки! Так далеки, как пыхтящий самовар от патефона с пластинкой камерного оркестра.

Вскоре сверчок привел свою подругу в дом.

Домработница давно ушла, не получив зарплату за три месяца. Сверчок вновь стал топить печку и носить воду. Но он делал все это с легкостью, потому что по-прежнему летал на крыльях. Крылья, однако, «надломились» неожиданно и, как это всегда кажется, преждевременно.

– Что ты все обниматься да обниматься! – вдруг огрызнулась подруга нашего сверчка. – Хоть бы на скрипке поиграл.

Это был удар, который сверчок держать не мог.

Он мог уговорить ее жить с родителями и не мечтать об отдельной печке. Он умел утешить ее в печали о новом наряде. Он успокаивал ее даже, когда она упрекала его, что он не работает в оркестре и не ездит по заграницам. Но он ничего не мог ответить на ее просьбу поиграть на скрипке.

То, от чего сверчок бежал в последнее время, в один миг вернулось к нему. Сверчок понял, что все, чему он служил, было действительно бегством, было изменой музыке и было, в конечном счете, изменой себе. Ведь единственное, что он любил, была музыка.

Он готов был бросить все, освободиться от всего, что мешало музыке... Но как освободиться? Не зря говорят: своя подруга – не сапог, с ноги не сбросишь. Да, на то она и своя, чтобы принять через нее свои радости и свои страдания. И так стали они жить, ругаясь и мирясь, любя и ненавидя, горя от возвышенных чувств и сгорая от низменных желаний.

Неизвестно, во что превратилась бы жизнь сверчка, если бы не музыка. Нет, она по-прежнему не звучала в душе сверчка, и он не обольщался относительно ее возникновения. Но он любил музыку. И он стал вызывать ее своими усилиями. Такая музыка, конечно, не шла в сравнение с той, что раньше, бывало, неведомым образом сходила на душу сверчка. Но он довольствовался и такой.

Так прожил свою жизнь сверчок. Прожил, как умел, и к концу дней своих не переживал, что не смог прожить иначе. А дни сверчка подходили к концу.

Он по-прежнему носил дрова, хотя охапки получались намного меньше, чем раньше. Так же топил печку, хотя в доме, кроме него, уже никто не жил...

И когда оставили сверчка все домашние его, тогда он, наконец, освободился. Его больше не беспокоили мечты о покорении концертных залов мира. Его не связывали мысли о еде. Он ни на кого не гневался и уже никогда не унывал. Он ни над кем не превозносился и никому ничего не хотел доказать. Возвышенные чувства и низменные желания оставили его, хотя последние изживались дольше всего. Самое же последнее, что держало душу сверчка, были воспоминания о музыке – той музыке, которая когда-то давным-давно неведомым образом звучала в его душе. Но вот и они отпустили. Да, его уже никак не волновала та маленькая ореховая скрипка, которая висела у него над кроватью. Как она могла волновать его? Руки его уже ослабли, и пальцы совсем потеряли цепкость. Он смирился со всем и, главное, примирился с собой. Он просто сверчок, который просто сидит за печкой, напевая про себя какую-то тихую мелодию. Ему ничего не надо, и он всем доволен.

И когда сверчок освободился даже от желания услышать музыку – ту музыку, единственно которую он любил всю свою жизнь, она возникла. Она сошла к нему с неведомых высот, озарила и охватила всю его душу. Она зазвучала с несокрушимой силой, и сверчок полностью растворился в ней, уже не осознавая себя, не ощущая себя простым смертным сверчком. Его сознание как бы вышло за рамки самого себя и вмещало весь мир. И как вмещало?! Любовью! Сверчок любил весь мир, он чувствовал боль и радость за каждую букашку, живущую и страдающую в этом мире. Боль – потому что страдания велики, радость – оттого, что страдания эти покрываются любовью. Боль и радость каким-то странным образом одновременно уживались в душе сверчка. Эти необычные переживания порождались музыкой и в то же время исцелялись ею, врачевались. Все покрывалось любовью, которая шла через музыку. Да, стоит мучиться, терпеть злострадания, чтобы хоть раз в жизни, хоть на одно мгновение услышать эту дивную и неповторимую, эту настоящую неземную музыку.

Музыка звучала так громко и явственно, что сверчок даже не понимал: он это играет на скрипке или музыка звучит сама по себе. Она звучала, и не просто звала его кудато, как это было во времена его молодости. Она влекла его, возносила на те незримые высоты, с которых сошла сама. Она преображала его, и как всякий, слышавший ее, не мог оставаться жителем лишь дольнего мира, но уже принадлежал горнему, так и сверчок не знал, где он пребывает: все еще на земле или уже на небесах.

А музыка звучала и звучала. Она звучала не только в душе сверчка. Она заполнила весь мир, который исчез для сверчка, и весь мир был – одна музыка. Сверчок срастворился с миром, полностью потеряв себя, свою жизнь и даже саму свою душу. Его душа поглотилась музыкой, и для нее наступило уже само бессмертие.